Штука посильнее декрета совнаркома - Сергей Худиев о “Религиозном кодексе”

Известный журналист Сергей Худиев ("Радонеж", "Фома", "Альфа и Омега", "Православие и современность" и др.) комментинует “Религиозный кодекс”, предложенный прохоровской “Гражданской платформой”

“Религиозный кодекс”, предложенный партией “Гражданская платформа”, довольно объемный документ, который интересен во многих отношениях - и первое, что замечаешь при его чтении, это то, что он внутренне противоречив. Люди имеют право открыто исповедовать свою веру, но это запрещено госслужащим. Люди имеют право на религиозное образование, но в школах нельзя преподавать религию, а детей надо оградить от “недобровольной религиозной индоктринации”. Люди (в том числе, военнослужащие) имеют право принадлежать к тем или иным религиозным общинам, но при этом священнослужителям не место в армии. Государство может сотрудничать с религиозными общинами, но сближение государства и Церкви недопустимо. Собственность религиозного назначения надо передать религиозным общинам. Но если она превратилась в общенациональную собственность, ее уже не надо передавать. Государство не вмешивается в дела религиозных организаций, но контролирует любой пирожок, выпеченный на монастырском дворе. В общем, права граждан в области религии ни в коем случае нельзя умалять, цель кодекса их всячески защитить - но при этом решительно прижать.

Что тут следует воспринимать всерьез? На уроне деклараций говорится много вещей вполне здравых, очевидных и бесспорных, за все хорошее и против всего плохого, на уровне практических мер - которые остаются, если отжать воду - предлагается сильно прижать религию и создать юридический механизм для фактического поражения верующих граждан в правах.

Возьмем например, требование “религиозной нейтральности”, которое постоянно повторяется в документе. Сами по себе слова звучат безобидно, но что они означают на практике? Процитируем документ: “введение запрета на использование официального статуса для публичной демонстрации представителями органов государственной и муниципальной власти своей принадлежности или особой приверженности к какой-либо конфессии”.

В уже существующем “Законе о государственной службе” есть ряд ограничений похожего характера - речь идет о том, что чиновник не должен употреблять свой статус для продвижения своих личных, в том числе, религиозных взглядов (или подавления тех, которые ему несимпатичны). Закон требует “не допускать случаи принуждения гражданских служащих к участию в деятельности политических партий, других общественных объединений и религиозных объединений” - и это совершенно справедливо. Нормы этого закона в целом направлены на то, чтобы исключить злоупотребления властью и всякое принуждение граждан как в области религии, так и в других областях.

“Кодекс”, напротив, требует запрета (для госслужащего) на выражение своих религиозных убеждений, даже если это никакого принуждения не создает. Для верующего человека, который просто не может отказаться от исповедания своей веры, это означает фактическое поражение в правах и лишение возможности занимать государственную должность. Правда, авторы документа оговариваются, что “как частное лицо” чиновник может посещать богослужения, но вот если его “пригласят проследовать на солею, он должен будет поблагодарить и вежливо отказаться”. Критерии, по которым определяется, выступает ли человек в данный момент как “частное лицо” и имеет право, или как “представитель государства” остаются невнятными. Что человек должен ответить, например, на вопрос “господин Губернатор, верите ли Вы во Христа?” “Как частное лицо, верую, как губернатор - нет”? Или “ я не буду отвечать на этот вопрос”? Но ведь ни один верующий человек так не скажет - слово Божие обязывает христианина дать отчет в своем уповании всякому, кто потребует - и слова о “религиозной нейтральности” на деле означают поражение верующих в правах.

Как выглядит настоящая религиозная нейтральность государства, а не госатеизм, маскирующийся под нейтральность? Она означает, что любой человек - в том числе, состоящий на государственной службе - может выражать какие ему угодно будет религиозные (или нерелигиозные) убеждения, и на его отношениях с государством это не отразится вообще никак. Хотя и может отразиться на его отношениях с избирателями. В большинстве развитых стран мира дело так и обстоит - политики в Европе, и, особенно в США, охотно заявляют о своей вере, не тая и своей конфессиональной принадлежности. Епископал Обама, католик Блэр, лютеранка Меркель, мусульманка баронесса Варси отправились бы в кутузку, если бы порядки, которые предлагает завести у нас "гражданская платформа" существовали в Европе и США. К частью, там пока держится здравый смысл и сложившиеся в прошлом представления о свободе. Президент США Барак Обама перед своим избранием на второй срок демонстративно перед камерами молится вместе со своими помощниками, и всячески подчеркивает, сколь он благочестив и боголюбив - вот только радио “Радонеж” не слушает, в чем его, впрочем, несколько извиняет незнание языка. Он также выступает с проповеднической кафедры - ближайший аналог солеи - в протестантской церкви. Канцлер Германии Ангела Меркель говорит, что "у нас слишком мало Христианства", и вместе с президентом Германии Кристианом Вольфом присутствует на торжественном богослужении в честь визита Папы, даже во Франции с ее секуляристкими традициями президент и высшие чины государства присутствуют, например, на заупокойной мессе по знаменитому благотворителю Аббату Пьеру.

В Британии бывший премьер министр Тони Блэр торжественно переходит в Католичество, а действующий премьер-министр Дэвид Кэмерон вообще решительно заявляет: "Мы ясно дали понять нашу позицию агрессивным секуляристам... Мы изменили закон так, что люди могут продолжать молиться перед заседаниями совета. Я уверен, что это правильное решение - дать каждой государственной школе по копии Библии. Некоторые говорят, что это - пустая трата бюджетных денег - а я говорю, нет, это превосходное вложение денег. Это книга - одна из тех, которые создали нашу страну..."

Можно считать эти изъявления преданности по отношению к христианской вере искренними или не очень - но никто не считает их неуместными, странными или, тем более, противозаконными. Идея преследовать за них была бы воспринята как вопиюще тоталитарная и попирающая свободу вероисповедания - каковой она, несомненно, и является. Верующий (как и неверующий) имеет право быть государственным служащим, и он может выражать свои убеждения.

Возможно, с точки зрения авторов документа все эти государства - США, Великобритания, Германия, Франция, да и многие другие - не являются “демократическими и светскими”. Но это постоянно возникающая проблема - когда спрашиваешь у наших секуляристов, какую именно реально существующую страну они могли бы предложить нам в качестве образца, хотя бы частичного, “светского, демократического государства”, они не могут это сделать. Во всех западных странах мы видим те или иные элементы общественной жизни, которые у нас, в России, объявляются признаками зловещего клерикализма и сращивания Церкви и государства. Политики и высокопоставленные государственные служащие, подчеркивающие свою преданность вере и Церкви, священники в вооруженных силах, преподавание религии в школах, религиозные символы в школах и государственных учреждениях, от Распятий в Италии до лозунга “В Бога мы веруем” в США... Разве что Северная Корея может служить еще оплотом светскости - но этот ясный образец почему-то остается в пренебрежении.

Так что вопрос “покажите нам где-нибудь это светское, демократическое государство” повисает в воздухе. То, что пытается выдать за "религиозную нейтральность" "Кодекс", на самом деле, нечто другое - форма государственного атеизма. Как легко заметить, кодекс не предлагает никаких кар государственным служащим за декларацию одного мировоззрения - атеистического. “Равноудаленность” на самом деле означает госатеизм - и, хотя в документе постоянно присутствует, как рефрен, “и это будет честно”, выдавать такой госатеизм за религиозную нейтральность как раз не честно.

Комментировать весь этот обширный документ значило бы сделать эту статью нечитаемо длинной, и мы ограничимся рассмотрением еще одного пассажа, который помогает понять мировоззрение его авторов. Авторы отвергают понятие “традиционной религии” с помощью следующей риторики: “А как отнестись, например, к хлыстам, скопцам и дыромоляям, если таковые вдруг объявятся – и, между прочим, более чем убедительно докажут свою «традиционность», и начнут на этом основании претендовать на допуск в образовательные учреждения?” Здесь в довольно сухом и юридическом тексте документа прорываются подлинные, глубокие эмоции.

Ответ на это довольно очевиден - если в составе России находится регион, в формировании культуры и традиций которого значительную роль сыграло дырмоляйство, людям следует получить адекватное представление о дырмоляйстве. Другое дело, что авторы “Кодекса” видимо затруднятся назвать нам российских композиторов, писавших богослужебную музыку для дырмоляев, писателей, на творчество которых оказали влияние почитаемые дырмоляйские тексты, памятники архитектуры, воздвигнутые дырмоляями, дырмоляйских политиков, ученых или подвижников, оказавших влияние на формирование нашей страны.

Сравнение Православия с дикими членовредительскими сектами (вроде скопцов) или сектами, в свое время вымышленными в видах сатиры (вроде дырмоляев) - это не пример “равноудаленности”. Это пример высокомерного невежества, характерного для определенного типа воинствующих атеистов, которые “смеясь, дерзко презирают чужой страны язык и нравы”.

Человек может быть лично неверующим, но культурным, уважающим свою страну и ее историю. Но чтобы списывать “Всенощное бдение” Рахманинова, “Троицу” Рублева, или Храм Покрова на Нерли, как и многое другое, что составляет гордость и славу нашей культуры, по той же категории, что и скопчество и дырмоляйство, нужно быть совершенно чужим в этой стране - чужим духовно, психологически и культурно. Не говоря уже о том, что образованный человек и в чужой стране может понять и оценить ее самобытную духовную культуру - в чем авторы “кодекса” полностью отказывают России.

Поэтому наши расхождения с авторами “кодекса” лежат глубже тех или иных юридических формулировок. Консерватор видит страны, там, где секулярист видит территории, народы, там где секулярист видит население, тысячелетнюю историю, культуру, традиции, там, где секулярист видит сырой материал для социальной инженерии.

Иными словами, консерватор видит, что Россия - как и любая другая страна - обладает своей историей, идентичностью, культурой, что ей не двадцать, а больше тысячи лет, он признает свой долг благодарности по отношению к предкам - которые были не дырмоляями, а православными христианами - и свой долг заботы о потомках. Он понимает, что для того, чтобы сделать для страны что-то хорошее, надо исходить из этой ее реальной идентичности, а не из тех или иных идеологических прожектов.

Именно такой, консервативный взгляд на реальность необходим для сохранения единства России как страны, в которой живут люди разных культурных и религиозных традиций. Консерватор понимает, что такое религия и что такое идентичность, и что с людьми никогда нельзя обращаться так, будто у них нет отца-матери, рода-племени и духовных устремлений.

Либеральное восприятие общества как суммы индивидов, которых удерживают вместе только экономические нужды, просто не годится для реального мира. Люди, которые обходятся без традиции, без вероисповедной, национальной, культурной идентичности, бывают - но это меньшинство, в котором подавлены многие естественные человеческие качества. Обращаться с обществом в целом так, будто оно состоит из подобных людей, было бы пагубной ошибкой.

Следует заметить еще одно. Слова и символы существуют в их историческом контексте. Например, свастика - очень древний солярный символ, знак благополучия и процветания, в Индии им до сих пор украшают свадебные приглашения. Но после известных событий ХХ века она стала восприниматься как символ расистской ненависти и геноцида. Современному европейцу при виде свастики в голову не придет ничего связанного с благополучием и процветанием. Или, например, термин “арийцы” - в строгом смысле он означает носителей определенной группы языков. Но в наши дни его невозможно употребить, не вызвав известных исторических ассоциаций.

Мы живем в стране, которая пережила в ХХ веке крайне кровавые и трагические события - и то, что мы делаем и говорим сейчас, неизбежно воспринимается на их фоне. У нас уже был декрет декрет Совнаркома “Об отделении церкви от государства и школы от церкви”. Причем в самом тексте декрета речь вовсе не шла о том, чтобы установить террористическую атеистическую диктатуру и развернуть против Церкви кампанию уничтожения, подпадающую под международное определение геноцида. Там все больше про светскость и отделение. Но мы все знаем, что это означало на практике.

Термин “светское государство” можно использовать в том же нейтрально-описательном смысле, в котором лингвисты используют термин “арийцы”. И в этом случае мы ничего не имеем против светского государства, и Патриарх Кирилл (а до него - Патриарх Алексий) неоднократно говорили, что Церковь не стремится к статусу государственной.

Но этот же термин может выступать как маркер определенной идеологии - идеологии воинствующего атеизма, которая уже обернулась в нашей стране кровавой антихристианской диктатурой. Текст “кодекса” скорее наводит на мысль, что мы имеем дело именно с попыткой возрождения госатеизма - а такую попытку лучше не приветствовать.