"Религия и право" (№1-2, 2006): Церковь и права человека. Интервью с членом Московской Хельсинкской группы, священником РПЦ МП отцом Георгием Эдельштейном

— Отец Георгий, в апреле 2006 года в Москве прошел Х Всемирный Русский Народный Собор. Известно, что там, в частности, рассматривались и вопросы правозащитной деятельности, от которой Церковь далека. Чего ожидать от инициатив Русской православной церкви?

— Я бы очень хотел, чтобы мне объяснили: почему это мероприятие было названо собором? В моем представлении это был коллективный «Гришка Отрепьев», который никого не представляет. На этот собор никто никого не избирал. Он не представлял ни Церковь, ни русский народ, ни народ России. Он представлял какую-то группу чиновников, государственных и церковных. Решения этого или любого из предыдущих соборов могут интересовать, прежде всего, организатора Собора - митрополита Калининградского и Смоленского Кирилла (Гундяева) или каких-то людей из его окружения.

— Как Вы воспринимаете слова заместителя председателя Отдела внешних церковных связей РПЦ МП протоиерея Всеволода Чаплина о несовместимости многих западных правозащитных критериев с российскими?

— Я принципиально не согласен с тем, что для Запада существуют одни правозащитные критерии, а для России другие. Критерии всегда должны быть едины для всех без исключения людей,  стран и правительств. Если каждая страна будет вырабатывать свои критерии, то никакие международные договоры и  переговоры будут не возможны. У мусульман будут свои, у буддистов — свои, у китайцев — свои. Каждый будет приходить со своим чемоданом.
Правозащитные нормы или едины для всего человечества, или их вообще не существует.
Я думаю, что никакие другие подходы невозможны. Конечно, при этом нужно учитывать, что в каждой стране есть свое национальное и религиозное своеобразие. Но подчеркиваю: если речь идет о правах человека, если мы говорим о правозащитных критериях, то такие критерии должны быть едиными для всех!

— Как Вы попали в правозащитники, как стали членом Московской Хельсинкской группы?

— В январе 1987 года правящий архиерей Вологодской епархии архиепископ Михаил запретил меня в священнослужении за пребывание на приходе лиц (в количестве 41 человека), не имеющих отношения к Вологодской епархии.
Летом 1986 года у меня на приходе (в селе Ламониха Вологодского района) жило несколько семей. Милиция непонятно почему устраивала на них облавы, а потом приехал епископ. И сказал, что пребывание «неприхожан» на богослужении — это нарушение церковных канонов. Как я не пытался выяснить, какие церковные каноны я нарушил, ничего мне не удалось. Зато епископ запретил меня в священнослужении. Наверно, за то, что люди бесплатно ремонтировали храм, участвовали в богослужениях и   обучали своих детей основам христианства (у нас была тогда летняя христианская школа).
Когда потом я беседовал с архиепископом Михаилом, я сказал, что понимаю: у него есть какие-то связи с другими внецерковными организациями и органами. Понимаю, что он запретил мне служить под давлением извне. Он меня перебил и сказал: «Нет. Никто на меня не давил. Я это сделал сам». Я ответил: «Тогда это очень плохо». Он обиделся. Полтора года я не служил.
Я стал писать жалобы. Я жаловался на архиепископа Михаила в Синод, управляющему делами Московской патриархии в то время митрополиту Владимиру (Сабодану), несколько раз лично беседовал с ним. Он уверял, что ничего не может сделать. Я посылал письма и телеграммы митрополиту Ювеналию и патриарху Пимену. Ни разу ни от одного из них ответа я не получил. Я же просил об одном: о церковном суде.
Если я виноват, пусть меня накажут. Если не виноват, — соответственно, имею право служить на приходе! Совет по делам религий кивал на патриархию. Патриархия не отвечала. Никаких последствий это не имело.
Мне много раз приходилось говорить и писать, что я никогда не был и не являюсь сегодня диссидентом. Я от Церкви никуда не отпадал! Я всегда был и остаюсь членом Российской Православной Церкви, которая сейчас почему-то называется Русская Православная Церковь. Во всех дореволюционных документах это Российская Православная Греко-Кафолическая Церковь. Мне много раз приходилось говорить и писать, что если якут, украинец, белорус, кто угодно крестится, то от этого он не становится русским. До революции Церковь была Российская, а вовсе не Русская! Я полагаю, что переименовал ее недоучившийся семинарист, наш генералиссимус, Иосиф Виссарионович.
Однако вернемся к теме моих жалоб. Некоторые обращения неведомыми мне путями попали вдруг за границу и были там напечатаны. В тогдашнем Советском Союзе отвечать мне никто не захотел.
С тех пор за мной утвердилась слава диссидента, еще раз повторяю, которым я никогда не был! Однако уже тогда я был убежден, что никакой госорган вроде Совета по делам религий не вправе предписывать верующим, как им молиться. В советское время государство грубо вмешивалось в дела верующих. В дела, которые его, государства, касаться не должны.
Все это заставило меня задуматься над простым вопросом: как соблюдается Конституция нашего государства? В частности, статья о свободе совести.
Вскоре возобновила свою деятельность Московская Хельсинкская группа. Я стал ее членом. К сожалению, и до сего дня Московская Хельсинкская группа вынуждена заниматься защитой прав россиян. Она защищает в том числе и свободу  совести. Но, на мой взгляд, вопросами защиты свободы совести сегодня она занимается крайне недостаточно. Если мы посмотрим материалы ее работы за последние 30 лет (а в мае этого года мы праздновали именно эту дату!), то мы увидим, что вопросы свободы совести, вероисповедания занимают очень маленькое место.

— Как, на Ваш взгляд, изменились отношения Церкви и государства по сравнению с советским временем?

— Следует помнить, что большинство высших иерархов нашей Русской Православной Церкви были назначены на свои кафедры идеологическим отделом ЦК КПСС и КГБ. Многие пребывают на этих кафедрах и сегодня.
Большинство членов Синода РПЦ МП назначены в то время, когда наше государство еще активно вело антирелигиозную работу. Согласно знаменитому принципу «кадры решают все», по иерархической лестнице вверх продвигали самых плохих в церковном смысле людей, то есть наиболее преданных делу коммунизма.
До сегодняшнего дня мы не покаялись ни в одной низости, ни в одной гадости, которые были в нашей Церкви во времена коммунистической диктатуры. Мы кадили, пели дифирамбы извергу рода человеческого Иосифу Сталину. А сегодня многие религиозные деятели даже требуют причислить Сталина к лику святых.
Ни разу мы официально не попытались объяснить, а почему патриарх Алексий I (Симанский) произносил такие раболепные речи над гробом Сталина во время панихиды по усопшему «вождю народов».
До сих пор мы не покаялись в слишком тесном сотрудничестве с безбожной властью. До сих пор мы не осудили сергианство и осуждать его не собираемся.
Мы не попросили прощения у греко-католиков за Львовский лжесобор 1946 года, который формально ликвидировал греко-католичество на Украине. Говорят, после распада СССР униаты силой захватывали православные храмы, били православных священнослужителей. Для нас это не извинение. Если кто-то ведет себя недостойно, это не значит, что мы должны вести себя также.
Мы не покаялись совершенно ни в чем. И, чем дальше, тем менее вероятна даже сама возможность покаяния.
Сегодня Российская Православная Церковь все теснее сращивается с государством и становится его интегральной частью. Мне крайне прискорбно говорить об этом, но это так. Необходимо или менять Конституцию, или последовательно проводить в жизнь закон об отделении Церкви от государства. Или — или. Сегодня, повторяю, у нас противоречие закона и жизни. За ХХ век мы очень к этому привыкли. Я думаю, пора отвыкать. Надеюсь, Московская Хельсинкская группа внесет достойную лепту в защиту прав верующих. Мы как раз недавно с Людмилой Алексеевой, руководителем нашей группы, об этом подробно говорили. Возможно, в ближайшее время создадим информационный правозащитный центр по правам верующих.

— Как Вы оцените грядущее слияние Московской патриархии и Зарубежной Церкви под руководством митрополита Лавра?

— В прошлом году вышла моя книжка, сборник статей под названием «Записки сельского священника». Она вышла в издательстве РГГУ и состоит из трех разделов. Последний раздел называется: «Православная Российская Церковь безусловно едина».
Много лет мне приходится говорить и писать, что, действительно, Православная Российская Церковь едина! Что деление на Московский патриархат и РПЦЗ — деление не церковное, а политическое. Епископы, которые после октябрьского переворота уехали из советской России, из Совдепии, организовали временный Синод. Во всех без исключения документах РПЦЗ говорится, что она — ветвь единой Православной Российской Церкви и что эта ветвь существует только до тех пор, пока не произойдут коренные изменения здесь на Родине. Никаких догматических расхождений у нас никогда не было и нет. Никаких канонических расхождений тоже.
Если мы сейчас зайдем с Вами в наш храм здесь в селе Карабаново, то Вы увидите, что у меня на аналое лежат служебники и требники, изданные в Джорданнвилле. Они подарены мне митрополитом Виталием или в другие годы митрополитом Лавром. Мы по этим книгам служим. А в руках священников РПЦЗ я видел церковные книги, изданные у нас в России в издательстве Московской патриархии.
Мы всегда были и остаемся единой Церковью!
Что нас разделяло и что нас разделяет сегодня? Это сергианство, то есть наука о том, что Церковь нужно спасать ложью. Митрополит Сергий (Страгородский), образцовый аскет и глубокий богослов, всю жизнь лгал якобы для пользы Церкви. А потом это правило, навык, закрепилось в Московской патриархии. Лгали все, якобы спасая своей ложью Церковь.
Митрополит Сергий в 1930-м году говорил, что они не знают ни одного случая осуждения советской властью священников за их религиозные убеждения. Позже эта ложь повторилась в книге «Правда о религии в России», изданной в Советском Союзе.
Митрополит Сергий и митрополит Николай (Ярушевич) каждый раз повторяли, что им не известно ни одного случая исповедничества или мученичества. А если советская власть судила кого-либо из священнослужителей, то исключительно за их контрреволюционную деятельность. Мол, они, прикрываясь рясой, вели антисоветскую контрреволюционную работу.
Мы до сих пор не покаялись, не попросили прощения у новомучеников и исповедников за то, что мы 50 лет клеветали на них. Лжесвидетельствовали. Прежде, чем причислять их к лику святых, мы должны были стать перед ними на колени и покаяться, а не тащить их за шиворот в Московскую патриархию.
В 20-е годы ХХ века митрополит Кирилл (Смирнов) говорил, что он не встанет у одного престола с митрополитом Сергием и не будет литургисать с ним… А сегодня? Мы силой поставили новомученика митрополита Кирилла рядом с митрополитом Сергием… Простите, мне это непонятно. Как быть?
Еще более сложный вопрос — с митрополитом Иосифом (Петровых), который был расстрелян в один день с митрополитом Кириллом - в одной и той  же тюрьме в Чимкенте в 1937-м году. Зарубежная Церковь причислила митрополита Иосифа к лику святых. А Московская патриархия до сих пор считает его раскольником.
Я не имею права сегодня даже помолиться об упокоении митрополита Иосифа. Есть специальный указ митрополита Сергия и его синода, запрещающий поминать его на проскомидии.
Еще раз повторяю: сергианство — это ложь. Расстреливали при Сталине. Заставляли при Сталине. Однако же назовите мне, пожалуйста, хотя бы одного священнослужителя, расстрелянного после смерти Сталина за последние 50 лет и тем более, за последние 30 лет. А наши высшие иерархи продолжали лгать, якобы, спасая своей ложью Церковь.

— Встречи с какими людьми больше всего помогли Вам в жизни?

— Одной из самых ярких личностей для меня был Папа Римский Иоанн Павел II. Когда я направлялся на прием к Папе, то епископ, сопровождавший нас по Ватикану, предупредил, что беседа будет продолжаться 10 минут. Это была большая честь, так как 10-минутной аудиенции удостаиваются только заморские кардиналы.
Прошло 10 минут. Вошел секретарь. Папа показал рукой, чтобы он вышел.
Прошло еще 10 минут. Снова появился секретарь. Папа опять сделал тот же жест (думаю, это было запланировано: Папа был хорошим политиком и неплохим актером). Во всяком случае, прием продолжался 32 минуты. Папа вручил мне крест иерейский в коробочке.
Второй человек, который в моей судьбе сыграл огромную роль, это священник Николай Эшлиман. О нем я с благоговением вспоминаю всю жизнь. Он, к сожалению, сегодня совершенно забыт. Самого Эшлимана уже нет в живых. Похоронен он близ Рублево-Успенского шоссе. Отпевали его в храме Ильи Пророка в Черкизове. Патриархийные чиновники все не могли решить: как же его отпевать? По чину священника или по чину мирянина? Наконец, пришел отец Владимир Рожков и сказал: отец Матфей Стаднюк велел отпевать, как мирянина. И отпели. Хор к тому времени практически уже весь разошелся. На клирос побежал отец Николай Ведерников (человек, известный всей Москве, выпускник Московской консерватории). Наладил пение. За 20 минут отпели. Погрузили гроб в автобус. Поехали к месту жительства отца Николая Эшлимана, поставили гроб на площадке. Была поздняя весна. Не знали, что делать. То ли произносить речи, то ли просто глядеть на усопшего. Лицо не было закрыто. Потом его похоронили, и около года на могиле даже не было креста.
Отец Владимир Рожков привез нас спустя некоторое время на кладбище с  отцом Глебом Якуниным. Я из Костромы доставил металлический крест. Через несколько лет я привез сюда большой крест из кедра (он 4-метровой высоты и, скорее всего, стоит там до сих пор).
Отец Николай Эшлиман был моим духовником, наставником и другом. Он не побоялся сказать правду о реальном положении Церкви в СССР в письме патриарху Алексию I, которое было подписано двумя московскими священниками Николаем Эшлиманом и Глебом Якуниным. К сожалению, этот документ сегодня никому не известен.
Боюсь, что я единственный свидетель того, как оно рождалось, писалось, замышлялось. Тем не менее это очень важная страница истории Российской Православной Церкви. По словам Никиты Алексеевича Струве (об этом писалось на страницах «Вестника РХД»), есть прямая линия: письмо Соловецких епископов-исповедников, письмо священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина и жизнь-подвиг вятского мирянина известного учителя математики, диссидента и богослова Бориса Талантова.
Можно написать отдельный труд о том, как знаменитое письмо Эшлимана-Якунина начиналось, составлялось, рассылалось, какие отзывы были на это письмо. Для меня самое главное, что авторы не прятались за какие-то псевдонимы. Оба священника написали свои имена, фамилии, адреса и места служения. И только после них наши российские правозащитники осмелились делать то же самое. До того это была какая-то тайная политическая деятельность. Многое делалась закулисно и печаталось за рубежом. Надеюсь, настанет день, когда появится правдивая книга по истории Российской Православной Церкви ХХ века.

— Почему Вы оказались именно в селе Карабаново под Костромой?

— Рукоположен я 27 лет назад. И мне всегда было ближе по душе, по темпераменту служить именно в сельском, небольшом храме. Первый мой храм был в селе Коровино Белгородской области. Туда меня послал архиепископ (сейчас он митрополит) Хризостом. Потом, когда я был в Вологодской епархии, я тоже в городе не служил. У меня был довольно большой храм в Кадникове. Позже опять деревня - здесь в Костромской епархии, в Буйском районе. Сейчас в Красносельском районе тоже деревня. Люблю село по ряду причин. Во-первых, в городе нужно иной темп службы держать. Так, нельзя затягивать раннюю литургию, иначе не сложится с поздней. Второй священник придет, а твоя служба еще не кончилась. Завершилась литургия, нужно крестить, нужно отпевать, нужно венчать, служить панихиды.  Уборщицам пора убирать храм. В городе ты будешь, как белка. Мне больше нравится не глядеть на часы. У меня в алтаре часов нет, я на часы никогда не гляжу.
Собрались прихожане, прошел автобус, — служба начинается. В этом отношении мне всегда был близок отец Николай Эшлиман.
Я сравниваю его и отца Александра Меня. Я хорошо знал отца Александра еще в самом начале его деятельности, когда он служил в Алабино. Большинство его прихожан было из Наро-Фоминска. Отец Александр ни разу не заставил своих прихожан ждать электричку. Он вовремя заканчивал службу, говорил проповедь. Его прихожане успевали дойти до платформы, сесть на электричку и уехать домой. Отец Николай Эшлиман был, что соловей. Иногда на проповеди так разойдется, что говорит, о времени забудет. И сам на поезд опоздает, и его прихожане в дождь, в слякоть, в мороз стоят на платформе. Но отец Николай Эшлиман мне всегда был ближе, как службист-литургист (простите за такое слово).
В сельском храме мне теплее, веселее. Я не люблю храмы, блистающие золотом, не люблю профессиональные хоры. В моем приходе поют все люди, которые пришли.
Я очень не люблю соборные служения при архиерее. За свою жизнь я участвовал не более, чем в трех-четырех.
Это же вызывает улыбку, призыв епископа: «Крестимся, отцы!» (20 или 30 человек крестятся), «Прикладываемся к престолу!», «Выходим»… Для меня это профанация богослужения.
Но, повторяю, это не значит, что одно хорошо, а другое плохо. У каждого есть свои личные симпатии и антипатии. Мне лично нравится тихая, спокойная сельская церковь. Где я знаю всех прихожан.

— А как Вы попали именно в село Карабаново Костромской области, где служите уже много лет?

— Совершенно случайно. Я был в США. Тогда в конце 1991 года отца  Виктора Потапова и меня пригласили в свою церковь американские методисты из Вашингтона. Они беседовали с нами часа полтора. Наконец, сказали, что дадут 30 тысяч долларов на восстановление храмов в России. Я таких денег не то что в руках не держал никогда, а даже не видел. Я вернулся домой в Кострому. Пришел к своему правящему архиерею епископу Александру Костромскому и Галичскому. Дескать, Ваше преосвященство, храм, где я служу, уже восстановлен. Когда меня туда назначили, он был колхозным складом в селе Яковлевском. Сейчас церковь восстановлена. Туда направьте другого священника, а меня переведите, если соблаговолите, в какой-либо храм, нуждающийся в ремонте и восстановлении.
Епископ хихикнул. Пододвинул мне список: «Здесь 50 церквей. Выбирайте любую». Накануне случайно я встретил человека из Карабаново: его папа этот храм в свое время закрывал, когда был председателем колхоза. Сын его Борис Павлович решил папины безобразия исправить. Несколько раз ездил в Москву и добыл там бумагу, что ему разрешается открыть в Карабаново храм. Мы с этими Борисом Павловичем разговорились (мы с ним оставались приятелями до последних дней его жизни). Через день-два я был у епископа и получил назначение в это благодатное место.


Беседовал Евгений Поляков (июнь 2006 года, село Карабаново Костромской области).