Об ограничении пространства свободы высказывания

Совет по правам человека (СПЧ) при президенте России намерен вступиться за задержанных и наказанных штрафами и общественными работами активисток «Голоса Беслана», обвинивших власти страны в гибели детей в школе № 1 в 2004 году. Митрополит Екатеринбургский и Верхотурский Кирилл (Наконечный) заявил, что готов «взять на поруки» блогера Руслана Соколовского. Его арестовали после того, как он разместил в Интернете видеоролик, на котором играет в Pokemon GO в екатеринбурском Храме на Крови. Голосов, призывающих систему разжать хватку и в случае с Бесланом, и в случае с Екатеринбургом, хватает, но совсем не факт, что сама система к ним прислушается.

Де-факто мы наблюдаем за тем, как ограничивается, сокращается поле свободы высказывания, причем высказывания политического и критического. Опыт показывает, что спор о юридической стороне вопроса бесполезен, потому что стороны разговаривают на разных языках. Стороне, которая задерживает, карает или поддерживает это, невозможно доказать, что человек наказывается за высказывания, поскольку официально он обвиняется в сопротивлении полиции, нарушении законодательства о митингах, экстремизме или оскорблении чувств верующих. По этой логике, если в Уголовном кодексе не предписано наказание за политические высказывания, значит, и на практике этого происходить не может.

В первом пункте 29-й статьи Конституции каждому гражданину Российской Федерации гарантируется свобода мысли и слова. Во втором пункте запрещается пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Дух Конституции предполагает такое развитие законодательства, в том числе уголовного, при котором все возможные ограничения свободы слова прописываются максимально четко. На практике же законодательство в последние годы развивается так, чтобы запретное поле было максимально широким, а термины расплывчатыми. Основным интерпретатором закона в России является власть. Она чаще всего интерпретирует его так, чтобы граждане могли ограничиваться в правах «на законных основаниях», а не наоборот – чтобы они могли как можно чаще и свободнее пользоваться своими конституционными правами.

Понятия, содержащиеся в законах, обессмысливаются и дискредитируются. Экстремизм вызывает страх и отторжение, если речь идет о радикале, закладывающем бомбу, захватывающем заложников, устраивающем погром, распространяющем призывы к физической расправе. Если же речь идет о блогере, который ловит в церкви покемонов, то экстремизм постепенно становится понятием чуть ли не анекдотическим. То же самое происходит и с чувствами верующих. Их диапазон оказывается предельно широким – и именно поэтому власть охотно пользуется такого рода понятийным инструментарием: наказать за оскорбление религиозных чувств можно любого, кто высказался на тему религии.

Бесланских активисток обвинили в нарушении законодательства о митингах. Совершенно непонятно, как практически можно исполнить требования такого законодательства и при этом реализовать собственное право на свободу высказывания. Обвинение в адрес власти (справедливое или нет – отдельный разговор) является политическим высказыванием, для него важны время и место. Эти время и место необходимо согласовывать с той самой властью, которую обвиняют протестующие. Получается замкнутый круг, безболезненный выход из которого один – молчать.

Можно выступать против власти, но делать это там и в такой форме, чтобы она сама не возражала. Можно негативно относиться к современному состоянию и деятельности Церкви, но высказывать свое недовольство лучше так, чтобы не задеть чувства верующих, то есть желательно никак.

Гарантированными Конституцией правами и свободами в России пользоваться крайне затруднительно.

источник: НГ